Он волновался страшно. Это было давно не испытанное, мальчишеское волнение младшего перед старшим и мудрым. Дудин был в эту минуту не только самым близким человеком. Нет, он значил гораздо больше, чем обычно значит один человек.
— А если вы считаете, что я… Ну, что я подлец, что я из-за жратвы или… Тогда, клянусь вам, я никуда не пойду. Я останусь.
Дудин приподнялся на локте:
— Останешься?
— Клянусь вам!
— Не дури, Николай!
Голос Дудина, — или это показалось, — вернулся, стал теплее.
— Ладно… А то ведь… Кто мне может дать добро? Только вы.
Дудин, пошарив по трухлявой, липкой соломе, отыскал руку Никулина и сжал.
Прошло, однако, несколько дней, прежде чем Никулин постучался в комнату номер пять. Проявлять нетерпение он счел неосторожным.
— Пленный Никулин! — представился он Плетневу. — Я по поводу вашего предложения…
Тогда Плетнев был в серо-стальном костюме, теперь в коричневом. Темные, гладко зачесанные назад волосы. Смуглота естественная, загару взяться еще неоткуда.
— Никулин? — Плетнев опустил щеточку, которой чистил ногти. — И что же? Предложение вас устраивает?
— Так точно, господин капитан.
— Отлично, Никулин. А вы знаете, что такое разведка? Может быть, вы полагаете, это комедия с переодеванием? Публика хлопает… Вы, вообще, имеете хоть какое-нибудь понятие?
— Сталкиваться не случалось, — сказал Никулин степенно. — Но, господин капитан, ведь не боги горшки лепят!
— Согласен. Но видите ли, Никулин, тут горшок не простой. Не бог лепит, но и человек не всякий годится. Вы отдаете себе отчет?
— На то обучение, господин капитан. Вы говорили, в школу направят…
— Уже собрались в школу? Погодите, Никулин!
Капитан поиграл щеточкой и, не выпуская ее, стал расспрашивать. Что заставило прийти, чем обидела Советская власть.
— С Советской властью, господин капитан, — сказал Никулин мрачно, — у меня старые счеты.
— Да? Какие же счеты?
Опустил глаза, занялся ногтями, но Никулин почуял— это-то Плетневу важнее всего знать.
— Раскулачивание вы помните?
— Помню, Никулин.
— Что мне вам объяснять тогда. Вы тоже русский человек. Если родных на ваших глазах без всякой вины… всего лишают…
Никулин замолчал, как бы потрясенный нахлынувшими воспоминаниями.
Капитан задал еще несколько вопросов: о происхождении, о семье, о службе в Советской Армии.
— А вы мне нравитесь, Никулин, — сказал он врастяжку, барственно-пренебрежительно, подбросил щеточку и уронил на пол.
«Ждет, что брошусь поднимать, — подумал Никулин. — Не стану, сам поднимет».
Плетнев, помешкав, подобрал щеточку.
— Я вас поддержу, а там… Прежде чем послать вас в школу, проверят все ваши данные. Мало ли… может быть, вы вовсе не Никулин.
— Без проверки нельзя, господин капитан, — истово произнес Никулин, выдержав взгляд Плетнева.
ДАВЫДОВ
Гауптман Фиш перечитал список, остановился на Давыдове, поднес к фамилии острие карандаша, отточенное, как иголка, и поставил птичку.
Рядок фамилий опять напомнил ему ипподром, лошадей, выведенных на старт. Ипподром, оставшийся в прежней, невозвратимой довоенной жизни…
Азарт вошел в кровь еще в юности. Сжимать в руке бюллетень бегов, гадать, какая лошадь придет первой, получать в кассе тотализатора выигрыш, — что за сладкие минуты! Его упрекали и за это. Каждое лыко в строку, как говорят русские. Азарт, мол, противоречит немецкому духу. Это — признак низшей расы…
Вечное проклятие тяготеет над Фишем. Полунемец, метис, нечистая кровь, — что может быть хуже для карьеры! Э, все-таки расовую теорию иногда доводят до абсурда! Да, мать русская. И вот вместо того, чтобы оценить его блестящий русский язык, его доскональное знание России, его спихнули сюда, в захолустье, на разведывательный пункт абвера. Должность жалкая и в сущности унизительная для бывшего сотрудника посольства в Москве.
А генерал нет-нет и даст тебе понять, что ты и этого недостоин. Что генерал! Любой офицеришка из штаба разведки армейской группы «Норд» имеет право задирать перед тобой нос…
Нет, нерадостная нынче весна. Гауптман с тоской посмотрел в окно на тоненькие березки, окутанные облачками легкой юной зелени. За березками рыжела, медленно подсыхала на солнце ухабистая проселочная дорога. Через нее, тяжело хлюпая опорками, брел старик с ведрами.
Если Давыдов справится… В конце концов, это самая солидная фигура. Из всех окончивших курс. Кто же, если не Давыдов? Риск есть всегда, конечно. Но у гауптмана насчет Давыдова предчувствие. Такое, как на ипподроме, когда ставишь на верную лошадь.
Может быть, предчувствия тоже не арийский признак? Черт возьми, это может довести до сумасшествия! После каждой встречи с начальством копаешься в самом себе, выискиваешь свойства низшей расы…
И снова разматывается в памяти гауптмана — словно затрепанная лента кинохроники — недавний разговор с начальством в Пскове.
— У вас, вероятно, прелестно на Сиверской, — сказал генерал. — Там ведь курортная местность, если не ошибаюсь.
Курортная местность! Это тоже неспроста, Тон у генерала любезный, даже ласковый, он умеет подсластить пилюлю. Курорт, мол, распустились там…
— Для меня отнюдь не курорт, господин генерал, — ответил Фиш, не сдерживая обиды.
— Что с вами? — услышал он. — Вы комок нервов! Хотя я понимаю, неудачи не могут не влиять на психику, но необходима стойкость, гауптман. Иначе мы никогда не вылезем из неудач.
Ишь, старая лиса! Опять намек, прозрачный намек на моральную неполноценность, на дурную кровь. И вообще… Как будто на других пунктах все обстоит превосходно и только у него, гауптмана Фиша, на Сиверской, провалы. Да, заброски терпели фиаско, агенты не вернулись, угодили к чекистам. Случай далеко не единственный на фронте.
— Вы уяснили себе серьезность задачи, гауптман?
Ого, еще бы! Когда тебе твердят чуть ли не каждый день. Но генерал доставил себе удовольствие: еще раз подвел к карте. Ему нравится стоять у карты в позе стратега, размахивать руками. Ему чудится, что он подавляет подчиненного своей зоркостью, своим глубоким проникновением в замыслы фюрера.
Короче говоря, все сводится к Давыдову. Если Давыдов не вывезет, тогда можно слететь и с этой должности.
— На Давыдова я рассчитываю твердо, — сказал Фиш, — он достаточно проверен. На фоне наличного человеческого материала выглядит весьма обнадеживающе. Я знаю русских, господин генерал, и надеюсь…
Генерал поморщился. Так всегда… Все равно он, гауптман Фиш, не устанет повторять. Кто лучше его знает русских? Пускай поищут…
— Давыдов природный разведчик, — продолжал гауптман, — его качества… Я докладывал вам, он натура сложившаяся, характер ровный, уравновешенный. А главное— не угодничает, не бросает громких фраз. В русском языке есть слово «степенность», оно переводится с трудом…
Он закусил губу. Этого не следовало говорить. Немецкий язык так богат, что позволяет перевести все, что угодно. К счастью, генерал как будто не обратил внимания.
— Вы сообщили Давыдову?
— Так точно.
— Как он принял новость? Это очень важный момент, вы понимаете.
— Совершенно верно, господин генерал. Я объявил ему без всяких вступлений, преподнес сюрприз.
— И что же?
— Смутился, оробел немного… Но без паники. Его беспокоит качество документов.
— Хорошо, гауптман, — сказал генерал, — хорошо, что его беспокоит качество документов.
Фиш провел в кабинете генерала больше часа. Надо было уточнить место заброски, время. Генерал влезал во все детали. Дотошный старик, из ревностных служак старші школы. Звезд с неба не хватает, но усерден до обморока.
Послушать его, судьба всей группы «Норд» зависит теперь от пункта на Сиверской. Правда, участок важный, отрицать нельзя.
Ну, Давыдов, на тебя надежда!
* * *
Забыть фамилию Никулин, привыкнуть к новой фамилии Давыдов, данной в разведшколе, было не так уж трудно.
Несложно было и усваивать науки — топографию, технику шпионской связи, структуру советской разведки, которую предстояло перехитрить.
Давыдов на поверку не опаздывал, исправно пел по утрам на плацу «Боже, царя храни», а на занятиях не отставал, но и не вырывался вперед.
Привык Давыдов к Спасову, сожителю по комнате, узколицему, с нечистой, грязно-серой сединой, охотнику до тягучих, надрывных бесед по душам за шнапсом. Привык к разбитной, нарочито веселой Алевтине, зазывавшей к себе на вечеринки. Привык, знал, как себя держать с ними. Видел, что и Спасов, и Алевтина, и шофер Иван, и все их собутыльники — осведомители Фиша. Выпивая с ним, расспрашивая, они проверяют его, Давыдова, стараются поймать врасплох, обнаружить скрытое.